Театральный фестиваль «LUDI» представил 3 Японии на орловской сцене

На текущий момент на трёх орловских площадках (в театрах «Свободное пространство», «Русский стиль», концертныом зале ОГИИК) было показано 7 спектаклей, каждый из которых – открытие. Как подметила член жюри фестиваля Нина Мазур, мы стали свидетелями состоявшегося диалога Востока и Запада: сразу три театра представили своё понимание японского мироощущения. И все 3 спектакля (израильский театр «ZERO» - «Женщина в песках», берлинский театр «Русская сцена» - «Исповедь маски», орловский театр «Русский стиль» - «Дневник гейши») были инсценировками прозаических текстов. Кстати, сами режиссёры были авторами инсценировок. InfoOrel.ru поделится впечатлениями от двух постановок. Но сначала слово о прозе.

Сущность и существование

В контексте фестиваля происходят дискуссии об увиденном, в которых принимают участие жюри, в том числе и молодёжное, но самое главное – действующие лица, актёры и режиссёры. Предметом одной такой беседы стала проза как материал для театра 21-го века. Почему, задались вопросом критики, на современной сцене так много прозы?
Выводы получились такими: проза даёт больше свободы для самовыражения и возможности вычленить из материала что-то своё. При этом некоторые инсценировщики увлечены  коллективным прочтением автора или даже соавторством.
Доктор искусствоведения, театровед Татьяна Котович считает, что театр конца 20 века стал мыслить не действием, а состоянием. А состояние адекватно передаётся именно прозой.  Философская глубина – отличительная черта прозы, но не драматургии. И ведущими составляющими спектаклей потому становятся эссенция (сущность) и экзистенция (существование).  По мнению критика, все 3 спектакля адекватны японскому мышлению, подходу японца к теме «я и мир».

На пути к свободе

Олег Родовильский, режиссёр (и по совместительству актёр) театра «ZERO» говорит, что уже давно охотно берётся за романы, вступая в поединок с текстом. При этом ставит задачу – добиться гармонии между формой и содержанием, передать ощущение романа, в котором всегда есть бесчисленное количество ремарок. Спектаклю «Женщина в песках» по роману Кобо Абэ, который привезли в Орёл, уже 9 лет, он стал квинтэссенцией размышлений Родовильского над одной из любимых со студенчества книг.
Итак, перед нами – абсолютно экзистенциальная история. Место действия в романе фантастично – это некая яма, в которой живёт героиня и в которой случайно оказывается герой. На сцене замкнутое пространство обозначено кругом. Всё, что за кругом – песок. Это пятая стихия, всепроникающая и всёпоглощающая. Это сила, затягивающая и заставляющая двигаться дальше. Движение становится одной из ключевых метафор, которыми оперирует израильский театр. Вот движения женщины (актриса Марина Белявцева) – она почти танцует, будто управляется с веслом, на самом деле – отгребает «лопатой» подступающий к дому песок. Вот она «толчёт зерно в ступке», монотонно, упорно, бесконечно… Это ритм её жизни, в котором она уже давно существует, смысл которого – в нём самом. Она жизнеспособна, необычайно вынослива и терпелива, знает, что такое «дух любви к тому месту, где ты живёшь». Вот движения мужчины – ему непривычно и неловко в новой обстановке. Он знает, как определяет наука песок, знает, какие виды насекомых обнаружили учёные, убеждён, что в человеческом обществе есть законы, по которым невозможно просто так задерживать ни в чём не провинившегося человека. Но он пока не чувствует ритм самой жизни, и от этого его сознание переживает мучительный диссонанс. Он странник, путник, пока не обретший свою дорогу. Парадоксально, но его тюрьма – яма – становится  его свободой, на пути к которой он проходит несколько этапов. Сначала – надежда на помощь извне, затем – поиск физического освобождения (неудачный побег на 46-й день плена), в финале – обретение внутренней свободы, выраженной в отказе от неё. Его свобода – принять существование женщины, подчиниться её ритму. В спектакле здорово раскрыта эта мысль: между героями возникает нечто вроде близости, они купаются в дожде из риса. И после вместе отвоёвывают у песка дом: мы видим, как их движения становятся синхронными, то есть её ритм жизни становится его ритмом, он принимает своё существование. Финальные слова героя ещё сильнее подчёркивает перемены в нём: он обрёл свободу, потому что обрёл выбор, раньше он страдал от безысходности своего положения, искал себя вне песка и женщины, а теперь знает, что в любую минуту может бежать. Но зритель, конечно, догадывается, какой это выбор, раз яма перестала быть тюрьмой, а стала глубиной самопознания.

Красота души в момент мучительного переворота

Спектаклю «Исповедь маски» по роману японца Юкио Мисимы 2,5 года. Режиссёр берлинского театра «Русская сцена» Инна Соколова-Гордон называет этот моноспектакль «исповедью в несостоявшемся грехе». Она признаётся, что старалась избежать сурового автобиографического мотива, ведь книга стала откровением 25-летнего Мисимы, когда к нему пришло ощущение греха и расправы над собой, а впереди были ещё 20 лет жизни. Чтобы отойти от личности писателя и «взять» человека, уйти от слишком жёсткого осмысления фактов,  режиссёру потребовалось «исправить» концовку произведения. Важный этап работы пришлось пройти на пути к переводу внутреннего драматизма в абсолютную эстетику. Инна Соколова-Гордон обратилась без малого к двум тысячам хокку, чтобы отобрать и соединить те, в которых отражался бы сюжет самой постановки и жизнь персонажа. Неповторимую японскую атмосферу создаёт также использованная в спектакле музыка Тору Такемицу.
Зритель превращается в свидетеля «души в момент мучительного переворота».  Андрэ Мошой –  не просто исполнитель роли, на какой-то момент исповедь автора становится его исповедью и дальше – исповедью человека вообще, когда обнажается самое сокровенное, внутренняя жизнь. Герой  бесстрастно  препарирует собственные чувства и юношеские переживания. Становится немного неловко, когда на твоих глазах тайна первого снега оборачивается чьей-то тайной первого обожания. Потребность в любви и жажда преображения охватывают лицедея поневоле (когда он играет, все принимают его игру за чистую монету, когда снимает маску, всем кажется, что перед ними ловкий актёр) – и вот бумажные самолётики летят в зрительный зал. Но убийственная «жажда крови», «самоинтоксикация» словно разъедают, и осенними листьями рассыпаются по сцене воспоминания о том, какие повороты совершала  жизнь. Нашего героя волнуют только два абсолюта – красота молодости и жизненной силы и смерть, смешение которой с обыденностью он называет отвратительным. И между этими двумя величинами существует Андрэ Мошой. То, как он живёт на сцене, можно  назвать «пластической характерностью». Акцента, которого немного стесняется актёр, не слышишь уже после первых сцен. Всё внимание – на пластику, грацию, обаяние человека-маски. В какой-то момент забываешь, кто танцует под покрывалом – мужчина или женщина, зрима только человеческая красота. Создать мотив игры в жизнь помогают перевёрнутые и развешенные на заднике маски и цветные костюмы, в которые облачается герой, создатель «театра убийств». К неизбежности финала – самоубийству – подводят многочисленные детали. Вот маска, надетая наоборот, танцует как бы отдельно от человеческого тела (при этом актёр демонстрирует чудеса акробатического искусства), дальше – появляется только обезглавленный костюм. И в последней сцене герой совершает харакири. Правда, эпизод опоэтизирован, весьма органичен в контексте общей эстетики. Это говорит о невероятной цельности постановки. Мы вовсе не призываем к харакири, подчёркивают авторы спектакля, отвечать за свои слова и поступки – дело совести каждой конкретной личности. Внутреннее состояние человека, который оказался твёрже своей жизненной силы, передано изумительно. О том, как получилась такая яркая работа, заставившая зал замереть, InfoOrel.ru узнал из беседы с Андрэ Мошоем.

Об игре на русском языке

- Я всегда работал на своём родном, румынском языке. Сложилось  так, что  я  6 лет тому назад уехал в Германию. Мама – немка. Немецкий язык очень далёк от румынского. В то время я сказал, что с театром  покончено. Я понял, что мне будет тяжело. До сих пор я не владею немецким. Это  смешно, но это так.
На «Русской сцене» в Берлине мы случайно познакомились с Инной (речь о режиссёре Инне Соколовой-Гордон, авторе привезённого в Орёл спектакля. – Прим. ред.). Она пригласила меня на роль Ивана-дурака.  Какой-то румын будет играть Ивана-дурака! Смешно. Но получилось то, что получилось.
Со временем акцент стал меньше чувствоваться, но все равно не исчез. Правда, меня это не  смущает. Я понимаю, что люди, особенно в  Европе, к  этому относятся спокойно. Для них это  не имеет значения. Имеет значение только то, что я  хочу зрителю что-то сказать.

О работе над  ролью

- Какая  у меня была реакция, когда Инна предложила этот текст? Хочу подчеркнуть, что мне очень нравится, как работает Инна, поскольку я обожаю  театр пластический, когда  слово усиливается ещё движением. А театр – это ничто иное, как  архитектура  движения.   В Эмиратах мы показывали этот спектакль, и все арабы замерли. На других  спектаклях они разговаривали на своём языке, болтали по телефону, ходили по залу.  У нас был зал неполный, но зато зритель сел  и забыл о  том, что спектакль на  незнакомом для них языке.
Но сначала я отказался от этой роли.  Я сказал, что меня такая деликатная тема не интересует. Я даже брезговал ей  немножко. А потом Инна меня переубедила, сказав, что  спектакль о человеке очень  смелом, искреннем. Меня  вдохновила  больше его (Юкио Мисимы. – Прим. ред.) автобиография. Это практически автобиографичный спектакль.  Человек, который до 45 лет написал более 40 романов, играл на сцене, снимал фильмы, 7  раз обошёл вокруг  земли, летал на реактивном самолете. Чего он только  не успел сделать  в  своей жизни! Он, действительно, был очень хрупким и несколько раз чуть не умер. Но он стал заниматься культуризмом, воспитывать своё тело. Я подумал: у меня есть ноги, я здоровый. Почему я не могу сыграть эту роль? Меня это очень  вдохновило. Я могу играть этот спектакль каждый день.  Он придаёт мне сил.

О красоте

- Когда  мы говорим о японцах, мы не должны забывать: всё у них  основано на традициях. Это обязательная красота – красота слова, красота движения, красота поступка. Чем  начинается  произведение Мисимы?  Словами Достоевского о красоте.

Об эволюции спектакля

- У меня дома есть семь разных сценариев. Главный герой  ведёт диалог с  самим собой. Один из них отрицает его, а  другой защищается. Мы записали это на плёнку. Когда  мы послушали, какой у меня там акцент, я ужаснулся. Но  Инна  сказала, что я буду весь  текст говорить сам вживую.
Мне  нравится, что у Инны  есть идея о театре как об эксперименте. Мы  безумно устаём, потому что экспериментируем на репетициях.

Впечатления от выступления в Орле

- Я не волновался. Но опасался плохой сцены. Но в  вашем театре она отличная. Я видел зрителя. Каждого. Для  меня  это важно.  Мне это придаёт сил. Когда я не вижу глаз зрителя, мне очень  некомфортно.

Ирина Крахмалева, фото автора,

интервью подготовила Оксана Полуничева