Е. Гришковец: "Нужно быть понятным зрителю, не выше, не ниже его, а где-то вместе с ним"

Орловскому зрителю посчастливилось, так сказать, в режиме «здесь и сейчас» проникнуться пьесой, услышав текст из уст самого Гришковца. Перед спектаклем он дал получасовую пресс-конференцию. Было видно, что, хотя у него и мало времени, но ему интересно общаться с журналистами. Получилась очень теплая дружественная беседа с орловской прессой.

Спектакль «Как я съел собаку» - можно сказать, визитная карточка Евгения Гришковца. Он сам признался, что всегда начинает знакомство публики со своим творчеством в тех городах, где раньше не играл, именно с этого спектакля. Первый спектакль Гришковца состоялся в конце 1998 года в театральном кафе в Москве, первыми зрителями тогда были 17 человек. Потом этот спектакль был исполнен на фестивале «Золотая маска».

Гришковец говорил о проблеме, как донести свое творчество до аудитории в той стране, где раньше никогда не играл. И проблема не только в языковом барьере (который, в общем-то не так сложно устранить, как заметил Евгений, если понимаешь структуру языка), но и в передаче культурных реалий, понятных носителю одной ментальности и совершенно чуждых другой. Так, он рассказал, что изначально в пьесе «Одновременно» была задумана Сикстинская Мадонна в Дрезденской галерее. Но потом выяснилось, что англичане этого не поймут, была сделана замена – на Мону Лизу в Лувре. Е. Гришковец также заметил, что сложно иногда говорить о реалиях, которые понятны тебе и соотечественникам, но ничего не значат для иностранцев. К примеру, если в «Как я съел собаку» наш человек обязательно поймет, нет, даже почувствует, как это, когда очень холодно, то для Ниццы нужно подробнее говорить о снеге, о температуре, что, конечно, нарушает изначальную авторскую концепцию.

Гришковца спрашивали о соотношении в его спектаклях четко продуманной композиции и импровизации. И он сказал, что привезенный в Орел спектакль изначально длился около 1 часа 20 минут, а сейчас способен «растягиваться» во времени до 2-3 часов. Что зависит от атмосферы в зале, от подготовленности зрителя (знает/не знает спектакль), чем менее напряжен зал, тем больше спектакль далек от схемы, тем больше он движется по законам живого исполнения. Кроме того, бывают чисто случайные корректировки. Так, Е. Гришковец извинялся, что не может показать сцену с мытьем палубы, поскольку он простужен.

Е. Гришковец поразмышлял и о театре, о его современном состоянии, о своем отношении к нему. Автор заметил, что театр должен быть жизнерадостным, живым, и не должен ассоциироваться у людей «с грустными, тяжелыми, мучительными переживаниями» из школьного периода, когда действие в театре кажется скучным, взрослым, и тебя против твоей воли пытаются в него вовлечь.
Театр должен воспитывать у публики хороший вкус. Ведь всегда легче работать в городе, который привык к театру, привык видеть хорошее творчество.

Современный театр, сказал Гришковец, должен отвечать сегодняшнему дню, и это должно проявляться во всем – в речи, в одежде, но главное – нужно показать современного, сегодняшнего героя, чтобы действо на сцене было «сущностно понятно тем, кто пришел на спектакль».

Для некоторых переход произведений автора из сугубо монологической сферы (как, например, в «Как я съел собаку») к диалогическим формам («Зима», «город», «Записки русского путешественника») осознается как эволюция авторского видения мира. Сам Гришковец заметил, что его «монологические вещи» не были созданы по законам литературных произведений, это был особый жанр, который фиксировался на бумаге (в том числе и для последующих переводов), но существовать должен был именно на сцене, в определенный момент времени. Диалогизм же присущ тем произведениям, которые создавались именно по законам драматургического жанра.

Е. Гришковец на утверждение его в актерском амплуа возразил, что он не актер в том смысле, что актер – это конкретный человек в театре, перед которым режиссер ставит задачи. А он на сцене моделирует всю целостность спектакля: как режиссер, как актер, как автор. Надо сказать, как автор, Гришковец очень либерален: не создавая жесткой композиции для своих произведений, не нагружая их ремарками, он оставляет за каждым режиссером право самому расставить необходимые акценты. Так, Гришковец всегда готов к несовпадению точек зрения автора и режиссера, в чем неоднократно убеждался, когда бывал на постановках собственных спектаклей, особенно сделанных молодыми режиссерами. При этом он, дабы не смущать актерский состав и режиссера, старается ходить на подобные постановки незаметно.

Гришковец уже довольно известная в искусстве личность, и, что неизбежно, его приглашают в разные проекты (в кино, на телевидении). Однако он выбирает только те, которые ему интересны, от телесериалов, например, принципиально отказывается, поскольку считает, что это «безответственно по отношению к собственному творчеству». О своем проекте на канале СТС (короткие – по 1минуте 10 секунд – монологи «годичного цикла») Гришковец сказал, что тот уже исчерпал себя, поэтому что-то творить в этом русле не имеет смысла, это было бы скучно и утомительно. Тем более было создано около 246 таких коротких монологов, которые, возможно, в перспективе выпустят на дисках.

Интересно было услышать мнение автора и относительно содержательной стороны его работ. Почему в его творчестве поэтизируется обыденность. Но ведь каждодневная наша жизнь и состоит из мелочей, начал Гришковец. Мы не так уж и часто принимаем очень серьезные решения, сильно влюбляемся и т.д. А вот ложимся спать, что-то покупаем, разговариваем по телефону каждый день, почти 98% своей жизни. И вот так смотрит на мир человек, который, как он сам сказал, «профессионально занимается мелочами».

Он хочет быть понятным читателю, описывая только те события, которые происходили с каждым из нас или могли бы произойти. При этом важно не само событие, не факт, а человеческое переживание по этому поводу. Именно поэтому театр Гришковца, как он сам сказал, и не может называться документальным и исповедальным. В его пьесах нет попытки очертить приметы эпохи, нет попытки создания конкретного героя, с возрастом, социальным положением. Его герой – универсален, размыт в самой композиции жизни. Но так понятен, так неизбежно понятен!.. Как понятно, когда он говорит о чувстве стыда и о том, каково это ощущение «занимать как можно меньше места в пространстве»; о том, что как только научился обижаться, тут же научил и обижать (ведь обижаться означает прежде всего «обижать себя»), когда говорит о том, что человек – это все время «я» и «не я», другой человек, который со временем куда-то уходит, и у него больше нет шансов появиться вновь...

Человеческая и художественная позиция Гришковца – «быть понятным читателю, не выше, не ниже его, а где-то вместе с ним». Поэтому его рассказы о детстве, юности понятны молодежи, естественны, ведь они не о конкретном возрасте конкретного человека, а о переживаниях человека вообще в этом возрасте.

В творчестве Гришковца чувствуется искренность. То, о чем он говорит очень интимно, сокровенно для каждого из нас. Но как он это приподносит!.. Не выставлет на обозрение толпы, а бережно несет в руках. И если бабочки занесены в Красную книгу, то эти переживания занесены в самые потаенные уголки нашей души. И они никогда больше не повторятся. Ты можешь извлекать их из пределов своей памяти в любую минуту, но ты уже не сможешь их пережить повторно. Ты уже никогда ТАК не почувствуешь холод, выходя зимой из подъезда во тьму, туда, куда не хочется, но почему-то нужно идти… ТАК не почувствуешь. Потому что ты это уже пережил. После этого ты – это и ты и уже кто-то другой (о чем и говорит Гришковец). А когда смотришь спектакль «Как я съел собаку», словно возвращаешься к своему исходному «я», не обремененному ничем, кроме первых – самых важных – ощущений…

И. Крахмалева